Часть 1.
Люди часто бывают чрезвычайно изобретательны в похоти и жутко примитивны в любви. В новеллах, написанных моим воображением, собранных в наш с тобой сборник реальности, ты отвечал только за похоть, а я, несомненно, за любовь. Триста отборных страниц на плотной матовой бумаге, недешевая, вызывающая псевдохудожественный интерес глянцевая обложка, как любит среднестатистический буржуа, и скрытый между строк, переполненный изящными метафорами банальный садизм для понимающих, тех, кто сам хоть раз пробовал царапать по белой бумаге и своей душе в этом жанре.
— Хорошие мужчины не бывают одиноки, — твердила мне неустанно подруга в начале каждого разговора о тебе. А поскольку другие темы меня не интересовали в принципе, я уже привычно молча кивала в знак согласия. В знак протеста тут же начинала свои подробные описания нашего с тобой общения и твоего так редко встречающегося в постмодернистских мужчинах совершенства. Еще одна жертва стокгольмского синдрома, каждый раз я оправдывала тебя, выстраивая многообразные гипотезы, почему все-таки исчезали из твоей жизни одна за другой предыдущие женщины — слабые, ленивые, нелюбящие, не готовые тебя изменить, повлиять, приручить, обуздать.
Как вообще могли соприкоснуться, встретиться друг другу на пути наши отчаянно далекие, непохожие, антонимичные, разновеликие сущности, я до сих пор не могу понять. Чаще и чаще утверждаюсь в мысли, что все настолько предопределено в нашем мире, что если провидению вдруг вздумается от души посмеяться и свести воедино две крайности, например, испанского тореадора в расцвете лет и одесскую продавщицу из мясного корпуса Привоза – мадам в закате, то они таки встретят друг друга, влюбятся вопреки всему и сойдутся хотя бы на почве общего интереса к свежей говядине. И помехой этому не станут ни дальние расстояния, ни территориальные границы, ни языковые барьеры, а уж тем более ни жизненные принципы и духовные ценности.
Последних во мне было предостаточно. Еще во мне было много чего от классицизма, сентиментализма, романтизма, символизма, тонны перечитанной американской и европейской литературы, которую я во что бы то ни стало желала перевести из мира собственных литературных грез в не менее собственную, но уже не такую литературную реальность. Все эти герои должны были ожить в одном-единственном мужчине, в моей надежде, моей мечте, моем трофее. Встретив тебя, я решила, что это ты. Только ты, остальная житейская проза перестала быть интересной. И на тебя я возложила ответственность за свою на удивление хорошо сохранившуюся, с твоими предшественниками не растраченную высокохудожественную женственность и накопленные внутри меня эпитеты.
А вот в тебе ценности и принципы, как мне тогда казалось, отсутствовали напрочь. Беспринципный циник. Что может быть хуже для относительно молодой, увы или ура, не потерявшей наивность и восторженность женщины, пронизанной насквозь строчками Бальзака, Флобера, Харди, Фаулза, Моэма, Драйзера и иже с ними.
В те годы ты был очень худой, такой правильной худобой, которая всегда привлекала мое любопытное женское внимание, которое свидетельствовало не о пошлости, и тем более не о блядстве, а исключительно о литературном чутье и по причине рождения филологиней, которая неустанно ищет в каждом встречном главного отрицательного героя для нового романа. Под грубой загорелой толстой кожей не было ни капли жира, только жилы, натянутые струны, оплетенные синими толстыми венами. Меня завораживали твои руки, я могла бы часами рассматривать эти крупные, внушающие некоторый неуютный страх и в то же время восхищение влажные ладони, в которых я бы могла чрезвычайно удобно разместиться, если свернуться в позу эмбриона и снять туфли на каблуках. И если бы ты мне это позволил однажды.
Высокий, худой, резкий, громкий, умный, открытый и до предательского восторга наглый. Пребывание с тобой в одном помещении приводило мои тело и разум в такой трепет, о котором я до встречи с тобой читала только в переводе с английского и пару раз в оригинале.
«Не такой как все» очень хочется сказать, но это глупое определение всегда меня раздражало. Мы же все не как все, даже самые простейшие божьи твари и мужского, и женского рода, имеем свои отличия: у кого лапки короче, у кого размах крыльев шире даже при заявленной антропологической видовой схожести. Только есть такие создания, которые все равно отличаются от всех тех, которые отличаются. Тварь ты все-таки была редкостная.
Ты говорил громче всех, курил чаще всех, матерился грязнее всех, шутил злее всех, целовал жаднее всех. Чем ты меня привлек, скромную порядочную высокоморальную отличницу во всех жизненных ситуациях, прилежную учительницу младших классов? Этим и привлек. А еще у тебя на все были заготовлены свои ответы, даже по зарубежной литературе, которую теоретически я должна была знать все-таки лучше тебя.
Ты курил все, что курится, и часто сплевывал сквозь зубы — этим очень раздражал. Хотелось тебя обучить деликатности джентльмена, облагородить и облечь в приличия. Мне хотелось тебя, того же самого, только как у классиков. Ты же должен был меня любить глубоко. Не так буквально, как ты это понимал. Я искренне мечтала об эпической любви, и ты мне очень подходил, ну, если немного переодеть, переучить, переписать прямую речь и выправить знаки препинания.
А у тебя были свои планы.
Продолжение следует…
Отрывок из
Коментарі