— Ай, как больно! Горячо! Лучше встану! Черт! Пятки горят! — Алиса прыгала с ноги на ногу, повизгивая.

— Хватит звать меня все время без причины, а не то жару подбавлю! Посмотрите на нее, раскричалась. Ты ж новенькая совсем! Еще сидеть тебе — не пересидеть. Вот смотри, как та барышня смирная, а сто пятьдесят лет плавится.

— Иди к черту, мужик, ой, в смысле, иди к мужику, черт… в общем, ччерт, иди отсюда, без тебя тошно! Помог бы как-нибудь, сжалился над женщиной. Принес бы что-нибудь подстелить или надеть на себя, не так бы пекло. Видишь, как бока раскраснелись, как кожа сморщилась! И не стыдно тебе такую красоту портить? Помоги, а? Я же нежная, послушная, чем хочешь отплачу. Ты ж небось здесь женской ласки давно не видел. Все в работе и в работе. Хоть черт, но тоже мужик. Вон какой сильный, мускулистый. А глаза добрые! Видишь, как страдает красивая женщина! Дай одеться или подложи хоть подушку под попу, милый!

— Ой, бабы — дуры. Где же ты тут милого нашла? Это я-то милый? Мало, значит, тебе! Подожди, все только начинается. Тебе и здесь неймется? Вот шлюха! В аду с чертом и то не прочь.

— Ну и иди отсюда, нелюдь, без тебя разберусь! Ничего святого. Буду чередовать. Полчаса постою, полчаса полежу на спинке, полчаса — на коленках, так и продержусь. Где наша не пропадала, выкручусь!

— Давай-давай, выкручивайся, сколько еще тысяч таких получасов мне за тобой наблюдать, надоест — скажешь, переведу тебя в чан с водой кипящей, красавица! — черт ухмыльнулся, показывая свои гнилые редкие зубы, и ушел прочь, других прожаривать.

Алиса продолжала подпрыгивать. Чуть привыкла, огляделась. Сотни, тысячи, миллионы закопченных сковородок были подвешены над кострами очень близко друг к другу. А в них были люди. Кто-то прыгал, как она, выкрикивая проклятия, кто-то лежал на боку, всхлипывая, а кто-то, видимо привыкший к жару, спал. Мужик в трех сковородках справа от нее даже похрапывал.

— Душенька, вы не прыгайте так, не поможет. Лучше сядьте, успокойтесь, посидите немного, привыкните. Я вот сто сорок семь лет сижу, если быть точной. Вначале шибко больно было, невмоготу. А сейчас попривыкла. Даже иногда стихи слагаю. В чаны кипящие просилась раз, переводили меня. Там хуже, волосы все время мокрые, спутываются — ни дать, ни взять болонка. Я уж лучше здесь. Там в чану варишься, никого не видишь. А тут и поговорить можно. Интересные люди попадаются, с историей. Увлекательные жизни прожили, да, видно, грешные. В толк не возьму, за что я здесь. Мухи не обидела. Жила верой-правдой, муж один-единственный у меня был, Петр Сергеевич, не изменяла ему, чтила, в церковь ходила, посты соблюдала. И черта спрашивала уже, и сама гадала, и людей добрых — никто не знает. Может, напутали там. Ой, бедная я, несчастная! За ошибку сижу. Может, опомнятся, переведут когда-нибудь в местечко попрохладнее! Такую праведную, как я!

— Подруга, пока переведут, надо тут как-то выкручиваться. Я не спорю, грешна, но томиться тут вечно не собираюсь! Кто у них тут главный? Надо с ним договариваться! Тоже черт или еще кто?

 — Да есть тут один из главных. Заходит иногда. Страшный, мерзкий! Я его так боюсь! Глазами своими красными зыркнет, холод пробирает, о сковородке горящей забываешь, будто саму душу леденит!

— Вот он-то мне и нужен! Я при жизни и не таких терпела. Не с такими чертями договаривалась.

— Как звать вас, милочка? Я — Дарья Матвеевна.

— Алиса я.

— Чудное имя. Да видно все там в мире поменялось. Новенькие такие чудеса рассказывают, не верится. Охота бы самой на мир теперешний посмотреть.

— Да что там смотреть, Матвевна? Страсти-мордасти такие же, что и две тысячи лет назад. Только декорации другие. И убивают без сожаления. И любят до умопомрачения.

 — А вы-то тут за что? Видно, девица добрая, душевная. Грешна?

— Грешна, Матвеевна, грешна, не спорю. А как же не быть-то, если все грехи такие забавные, телу и уму приятные? Все, что любила при жизни, все плохо… Но если б жизнь заново прожить разрешили, все равно бы от грехов своих не отказалась. Возьмем мужчин, к примеру. Я — женщина красивая. За мной столько мужиков увивалось! И молодых, и богатых! Как ухаживали! Как завоевывали! Как же отказать? Да и чего отказывать? Ласка каждой женщине, как воздух, необходима. И как одного из них выберешь?

 — Блуд! Страшный грех.

— Да, ладно, Матвеевна, завидуешь просто. Один мужик всю жизнь тискал. И то, небось, нечасто. А мои, орлы, как кружили надо мной всю жизнь! Подарками они меня баловали с самой молодости. То колечки, то помадки, то шубки. Привыкла я на широкую ногу жить. Все деньгами стала мерить: и любовь, и дружбу. А как иначе? Они мне тут опять говорят — грех, мол, деньги сильно люблю. Ну, тоже правда, не отказываюсь.

— Алчность.

— Гордыня, говорят, тоже грех. Почему? Не понимаю. Ну, если я красивая, веселая, мужики меня любят, деньги всегда водятся, чего же мне собой не гордиться? Чего мне с неудачниками всякими нянчиться? Женщина моего положения не может дружить с бедолагами. Гордость — не порок, я считаю. Но, видимо, у чертей другое мнение.

— Гордыня - грех тяжкий.

— Что еще? А, говорят, обжорой я стала. Чревоугодие. А чем мне еще заниматься? Тоска как возьмет и уныние (тоже грех, оказалось), чем себя порадовать? Вот и любила я друзей собрать за щедрым столом, и гуляли до утра. А под утро, как совсем водочки переборщу, злость меня охватывала беспредельная. На себя, на людей, на жизнь свою пустую. Гнев обуяет, я и гоню всех из дому! Нечего за чужой счет животы набивать!

— И уныние, и гнев — страшные ваши пороки, душенька. Бог создал этот мир, и не ваше право ставить оценку. С благодарностью должны принимать, что дается.

— Да, Дарья Матвеевна, может, вы и правы. Только я так прожила свою жизнь. С благодарностью за выпавшее счастье родиться. Грешна. А как без этого-то жить?

 — Я, Алиса, не грешила вовсе. И все равно здесь. Все, что вы рассказывали, мне неведомо. Я уже говорила, что жила по-христиански. И обидно мне, что так местечка в раю и не заслужила. Подруга моя Анна, вот прям как вы, — в омут грешный с головой. Теперь соседка моя — это и понятно. Все рассказывала мне свои тайны срамные. Даже слушать грешно было. Любит, мол, пуще жизни. Такого с мужем никогда не было. Я ей поначалу завидовала. И муж любит, и этот граф молодой. И красивая. И во всех домах принимают. А потом жизнь наказала ее. Она сама себя наказала. Плохо кончила, нечему завидовать.

— Так вот за то и сидишь здесь, Дарья Матвеевна. Зависть твоя черная. Пока другие грешили, ты себе ничего такого не позволяла. Слушала. Смотрела. Порицала. Осуждала. Завидовала. Так что, как говорится, пересмотра дела не будет, прыгать нам вместе на сковородочке, я так думаю. Скучная ты, Матвеевна, пресная какая-то. Заладила — не делала, не думала, не крала. Чистенькая, беленькая. Только гнили в тебе не меньше, чем в зубе у черта. Пойду главного поищу. Может, что-то и выгорит. Я буду не я, если он на меня не засмотрится. К тому же, не покидает чувство, что это со мной уже случалось. Помнится, Павел Викторович меня на Мальдивы возил. Жарища адская, сам страшненький, плюгавенький, целует мокро. Я глаза закрою, кого-нибудь помоложе представлю… Так что некогда мне тут с тобой унывать. Сообразительная женщина и в аду найдет повод для хорошего настроения.